Среда, 16 Октября 2024, 10:19
Вход RSS
 
[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 1
  • 1
Наши победители
Esunny
Дата: Воскресенье, 27 Сентября 2009, 10:13 | Сообщение # 1

Друг сайта
Сообщений: 328
Предметы: 1
Репутация: 12
Статус: Offline



Ну, по названию и так всё ясно )))) Здесь будут объявляться имена победителей всех совместных конкурсов, проводимых сайтами "Академия высшей магии" и "Посиделки и не только..."

Итак, конкурс № 1 "Отпуск! Отдых! Каникулы!"

Голосование:
Автор № 1 = 20%
Автор № 2 = 0%
Автор № 3 = 4%
Автор № 4 = 4%
Автор № 5 = 4%
Автор № 6 = 4%
Автор № 7 = 12%
Автор № 8 = 12%
Автор № 9 = 4%
Автор № 10 = 8%
Автор № 11 = 12%
Автор № 12 = 4%
Автор № 13 = 4%
Автор № 14 = 8%

Победитель - автор № 1 Квэлле

Второе место разделили автор № 7 (nastycatinbox), Автор № 8 (Rahnee ) и Автор № 11 (Лита_Эль_Лезар)





Сообщение отредактировал Esunny - Воскресенье, 27 Сентября 2009, 10:15
Esunny
Дата: Понедельник, 19 Октября 2009, 02:30 | Сообщение # 2

Друг сайта
Сообщений: 328
Предметы: 1
Репутация: 12
Статус: Offline



Конкурс № 2 минипроза "Не желай, а то исполнится"

Голосование:
Автор № 1 = 11,2%
Автор № 2 = 11,2%
Автор № 3 = 14,5%
Автор № 4 = 22,3%
Автор № 5 = 14,5%
Автор № 6 = 18,6%
Автор № 7 = 3,8%
Автор № 8 = 3,8%

Победитель - автор № 4 (Кайрон)

Второе место набрал рассказ № 6, автор которого в представлении не нуждается: nastycatinbox



Esunny
Дата: Понедельник, 19 Октября 2009, 22:14 | Сообщение # 3

Друг сайта
Сообщений: 328
Предметы: 1
Репутация: 12
Статус: Offline



к конкурсу "Отпуск! Отдых! Каникулы!"
автор: Квэлле
"Муза отправляется в отпуск"

В сотый раз внеся в реестр
Синяки избитых рифм,
Положив слова на место
И убрав на полку ритм,

Разобрав больные темы,
Уделив минуту снам,
Дописав конец поэмы,
Вдохновив начать роман,

Подсказав простые строчки,
Разглядев за ними мысль
Вдруг сказала: «Это точка!
Муза тоже хочет жить!

Снова лето, солнце ярко!
Чем я хуже вас, людей?!
Разве вам, поэты, жалко,
Дать мне десять тихих дней?!»

И, решив поехать в отпуск,
Завершила все дела:
Дописала грустный опус,
Рифмы в ящик убрала,

Ритмы спрятала в кладовку,
Подвела итоги снов,
Убрала слова на полку
Ненаписанных стихов,

Все запрятала идеи,
Заперла источник тем,
И, закрыв покрепче двери,
Улыбнулась: «Без проблем!

Я вернусь к тебе, поэту,
Я ушла не навсегда!
Отдохну я, и приеду!
Муза в отпуске, пока!»



Esunny
Дата: Понедельник, 19 Октября 2009, 22:15 | Сообщение # 4

Друг сайта
Сообщений: 328
Предметы: 1
Репутация: 12
Статус: Offline



к конкурсу "Не желай, а то исполнится"
автор: Кайрон
Не желай, а то исполнится

- И надо же было мне, дураку, такое пожелать! Сидел бы себе, ни о чем не думал, спокойно попивал бы пиво. Если бы, в один прекрасный день, откуда ни возьмись, на меня с неба не упало «счастье». В прямом смысле этого слова. Нет, вообще, как потом выяснилось, оно прилетело ко мне с десятого этажа, но все по порядку.

Меня зовут Алексеем Долговым. Но во дворе меня знали как Лёху Длинного. Я обычный десятиклассник, мечтающий о деньгах, девушках и о школьном пожаре. Внешностью меня Бог тоже вроде не обидел. Статный, широкоплечий, кареглазый шатен. Нет, ну согласитесь, какая девушка устоит против такого красавца, вот ответьте мне? Душой компании меня, конечно, назвать сложно, как, впрочем, и изгоем. Просто обычный незаурядный человек, такой же, как и вы все. Итак, в один из летних вечеров мы с друзьями, как обычно, сидели на лавочке под моим домом. Надо сказать, что живу я в старой четырнадцатиэтажке, на двенадцатом этаже, лифт в которой, зараза, изо дня в день живёт своей жизнью. Ну посидели мы и часиков в одиннадцать, распрощавшись, разошлись по домам. Иду я к себе и вижу, а дверь-то закрыта. И угораздило ж меня именно в этот день забыть ключи от подъезда! Орать глупо. Либо перебужу всех в округе, либо и того хуже, разозлю их. Спросить у кого-то мобильный, так подумают что я гопник какой-то, ещё и драться полезут. Хотя драк я, в общем-то, не боюсь, но у меня не было ни малейшего желания быть отоваренным прямо на ровном месте. Так что, пожав плечами, я сел обратно на лавочку, надеясь, что какой-то опоздавший сосед, добродушно откроет дверь. Шли минуты, потом часы. Меня все больше одолевала скука, вдруг мой взгляд упал на небо, которое было сегодня довольно чистым, ну как на городское. Тут я случайно заметил упавшую звезду.

- Ну…- подумал я – чего б такого пожелать бы…О, придумал! Желаю миллион долларов! – весело подумал я, все равно ж не сбудется, что мне терять? И стал дальше наблюдать за небом. Смотрю я, смотрю и вдруг…БАХ! В голове заиграли звездочки а потом наступила тьма. Пришел я в себя уже в больнице. Рядом сидела моя мама, которая видно провела здесь всю ночь. Или сколько я здесь находился…Я попробовал привстать, но вышло это у меня не особо.

- О, Алешенька, проснулся. Ну что, как самочувствие? – заботливо поинтересовалась она, заметив, что я оклемался.

- Да, нормально, вот только голова чуть побаливает. – пожав плечами, ответил я. – а что произошло-то?

- Да вот понимаешь…- начала было она, как вдруг в дверь постучали, и в палату прошел какой-то мужик.

- Майор милиции Середин – представился он. – Юноша, а вы прямо в рубашке родились.

- Да мне здесь хоть кто-то объяснит что случилось? – разозлился я. Терпеть не могу неизвестности.

- Понимаете – стал оправдываться Середин – Дело в том, что в вашем доме, на десятом этаже, проводилась наша операция. К нам поступило заявление, что в 52 квартире хранятся деньги, отмытые в одном местном казино. Ну мы к ним и наведались. А они перед тем, как мы выломали дверь, успели выбросить деньги из окна. Которые, в последствии, на вас и упали. Хорошо, что никто их подобрать не успел, на чемодане остались их отпечатки…

- А сколько же там было? – поинтересовался я.

- Ну…- задумался он - по предварительным подсчётам, что-то около миллиона долларов.

У меня даже челюсть отвисла. И надо же было мне, дураку, такое пожелать!





Сообщение отредактировал Esunny - Понедельник, 19 Октября 2009, 22:16
Esunny
Дата: Воскресенье, 25 Октября 2009, 01:29 | Сообщение # 5

Друг сайта
Сообщений: 328
Предметы: 1
Репутация: 12
Статус: Offline



Конкурс № 3 баллады о волках и оборотнях

Голосование:
№ 1. Esunny и Ольга 19,35%
№ 2. Ingwar 6,45%
№ 3 Rahnee 9,68%
№ 4 Rakesha 3,23%
№ 5 Xenonmark и Lita 38,70%
№ 6 Дэирин 16,13%
№ 7. Кайрон 3,23%
№ 8. Миц 3,23%

Победитель - № 5 (Xenonmark и Lita)





Сообщение отредактировал Esunny - Воскресенье, 25 Октября 2009, 19:48
Esunny
Дата: Воскресенье, 25 Октября 2009, 01:32 | Сообщение # 6

Друг сайта
Сообщений: 328
Предметы: 1
Репутация: 12
Статус: Offline



к конкурсу баллад о волках и оборотнях
авторы: Xenonmark и Lita
"Баллада о Вечном Короле"

В стране одной жил великий король,
Все звали его Густав Славный.
И славен он тем был, что честно служил
Народу, всем жизнь улучшая.

Народ же в ответ любовью дарил
За доблесть и смелость владыку.
За мудрость, отвагу, за силу и честь
Все верность ему соблюдали.

Народ был силен, народ был богат,
Но, как в этой жизни сложилось,
На всяко добро найдутся легко
Искатели легкой наживы.

На мирный тот край напали враги
Сея разруху и голод.
Смерти и горе в стране поселились
Густаву скорбь умножая.

Честный и добрый, наш мудрый король
Храбро врага изгоняет.
Но тьма полонила души людей
В храме король помолился:

"Боги, не киньте в страшный сей час
В пламень войны наши судьбы!
Дайте мне силы народ мой спасти,
Ворога силу осилить!"

Боги услышали Густава просьбу,
Силой его наградили.
Густав врагов всех осилить сумел -
Снова страна ожила.

Счастье народа недолго продлилось.
Король дар богов не утратил,
Сила великая душу его
Извратила и сердца лишила.

Скорбь вновь вернулась под небо страны -
Густав стал править жестоко.
Многих казнил он только за то,
Что на него посмотрели.

Народ не стерпел и взмолился к богам -
Пусть заберут то, что дали,
Густаву душу и сердце вернут.
Но боги молчат, как немые...

Густав все больше душою чернел....
Но как-то он пару увидел -
Юношу смелого, деву-красу,
По лесу вместе гуляли.

Птицами пели влюбленных сердца,
Души порхали, тела танцевали.
Злоба темнейшая вдруг обуяла
Густава, что на охоту поехал.

Стража схватила влюбленную пару
Чтоб во дворец их доставить.
Густав свой суд захотел им устроить
В зале средь толп, что собрались.

К смерти обоих он приговорил,
Когда кто-то встал перед троном -
С виду старик, но глаза молодые,
Был то сапожник-старик.

Встал он и молвил: "Уж скор ты судить!
Счастье чужое крадешь ты!
Юных готов на мученья отдать.
Не человек ты уж боле!"

Густав разгневан, он меч свой достал -
Выпал клинок из ладони.
Горло его издало волчий рык,
Шерстью все тело покрылось.

Волк среди зала огромный восстал
И сквозь толпу пролетел, сея ужас.
Стража и люд побежали за ним,
Но существо было слишком проворным.

Скрылся в лесу обращенный король -
Никто его там не отыщет.
Слухи ходили: он стаю возглавил,
Что на людей нападала и скот.

Долгие месяцы люди терпели,
Стаю волков не осилить одним.
Как порешили и вместе собрались,
Осенью, весь урожай спрятав в дом.

Вышли с облавой в тот лес все селяне
Волки забиты все были толпой.
Но того самого, что вожаком слыл,
Средь тех животных, увы, не нашлось.

Серая тень по лесу неслась,
Крики "Ату!" вслед ему раздавались.
Но задержаться зверю пришлось,
Ибо он встретил живую преграду.

Старец-сапожник пред волком возник,
Нож засапожный достал он.
Волк напоролся, упал и старик -
Туша была неподьемной.

Встал на колени над волком сапожник
Нож свой из раны достал.
Но не добил он странного зверя -
Сделался тот человеком.

Густава старец в том теле узнал.
Рана у сердца его оказалась.
Стон издал Густав, старик услыхал,
С флягой к лежащему он наклонился.

Влага прочистила Густаву горло,
Смог он раздельно сказать
Слово предсмертное, что послужило
Надписью, что на доске гробовой.

"Помню тебя, принесший мне смерть,
Правдой слова оказались.
Зверь одержал надо мною победу,
Душу и тело - все искалечив.

Сердце свое потерял я и вот -
Боги мне дали проклятье.
Чтобы ни двигало дальше тобой,
Будь же всегда человеком."

Густава тело сапожник поднял,
В замок его возвратил.
Там был с почетом король погребен
И на надгробье с заветом:

"Сердце свое потерял я и вот -
Боги мне дали проклятье.
Чтобы ни двигало дальше тобой,
Будь же всегда человеком."





Сообщение отредактировал Esunny - Воскресенье, 25 Октября 2009, 01:33
Esunny
Дата: Вторник, 24 Ноября 2009, 10:59 | Сообщение # 7

Друг сайта
Сообщений: 328
Предметы: 1
Репутация: 12
Статус: Offline



Конкурс № 4 рассказ о любви, верности и дружбе

Голосование:
Alexxa 10.0%
Esunny 10.0%
nastycatinbox 50,0%
Иллориана 10,0%
Луна 15,0%
Суль 5%

Победитель - nastycatinbox



Esunny
Дата: Вторник, 24 Ноября 2009, 11:03 | Сообщение # 8

Друг сайта
Сообщений: 328
Предметы: 1
Репутация: 12
Статус: Offline



к конкурсу рассказов о любви, верности и дружбе
автор: nastycatinbox

СЛОВО О ДРУГЕ

Я помню свою первую смерть. Язва в тот раз не желала рубцеваться, и бедный мой желудок не давал спать сутками. Иногда минут на десять боль отступала, и тогда я падал и отключался. А потом язва принималась за меня снова.

Сильнее всего болело по ночам. Я откочевал на диван в гостиной, чтобы не мешать никому своим хождением по комнате, шипением и кислой рожей; мой старый кот переселился вместе со мной. Я ковылял из угла в угол, и он бродил следом, пока не уставал, а потом укладывался на диван и следил за мной; стоило мне закряхтеть – и он тут же вскакивал и начинал вновь ходить рядом. Когда я садился, он громоздился мне на колени, но долго сидеть я не мог: боль уходила в спину, куда-то под поясницу. Иногда я пытался прилечь и найти такую позу, в которой боль ощущалась чуть слабее; тогда он тяжело прыгал на диван и старался прижаться лохматым боком к больному месту. Боль, как ни странно, становилась меньше…

А умер я в больнице. Под капельницей.

Теперь я знаю: есть состояние такого похудания, когда на спине лежать больно: кости выпирают настолько, что через полчаса хоть волком вой. Капельница у меня проходила минут за двадцать пять. К середине второй я понял, что больше не могу, и что особой разницы, как принимать внутривенное – лежа или полусидя – в принципе быть не должно. Дежурила Ларисочка: славная флегматичная девчушка, ухитрявшаяся, в отличие от своих коллег, находить мои отсутствующие вены всего с третьей-четвертой попытки и не паниковавшая при этом. Помню, как мы с ней попытались усадить на кушетке доходившего меня. Потом – провал. Потом – больничный тазик с красным инвентарным номером и облупившейся желтой эмалью, бурая кровь, плещущаяся в нем (я еще подумал: не может быть, чтобы во мне оставалось столько кровищи), три пустых одноразовых шприца, плавающих там же, Ларисочка, лихорадочно ищущая вену подоступнее у меня в ноге, и бледный мой сосед-доктор, присевший на край кушетки и причитающий: ты чего это помирать удумал… я только-только на обед собрался, а ты умирать надумал… От этого я окончательно офигел и умер.

Они суетились, искали скорую, отзвонивались в хирургию – она находилась в паре километров.

А я в это время был неописуемо счастлив.

Таким счастливым я бывал только в детстве.

Когда зверь песец, красивый и полный, осенил меня своим пушистым хвостом, когда пропали плавающие в крови шприцы, невозмутимая Ларисочка и съежившийся на краешке кушетки сосед – врач-вредитель, я впервые за долгие годы ощутил себя счастливым.

Я лежал в лодке… нет, наверное, я все-таки лежал в речке – в мелкой летней речушке из моего детства, в теплой-теплой ласковой воде. И даже не лежал… скорее, медленно уплывал куда-то по течению, и берега, покрытые ярко-зеленой травой, нависали надо мной. И боль, с которой я жил уже годы, та боль, которая в последние месяцы не прекращалась сутками и все никак не могла стать привычной, тоже уплывала, словно вода, прогретая солнцем, смывала ее с меня, как смывает грязь. И я уплывал все дальше, и мне становилось все лучше, все спокойнее, все безмятежнее…

С тех пор я знаю: умирать не страшно; умирать легко и приятно.

Жить страшнее.

И во многом неприятнее.

Я потерял тогда, кажется, пару суток.

Я никак не хотел жить. Я не хотел самостоятельно дышать – и почти сутки висел на «искусственных легких». Наверное, мне было слишком хорошо там, куда меня уносила моя речушка из детства, и я знал, что там, за пределами этих зеленых берегов и теплых вод, меня не ждет ничего хорошего. Одиночество, пустота и цепь предательств, которые мне предстоит совершить.

И все-таки они вытащили меня из этой речушки, настырные до отвращения.

Я смутно помню первые дни. Кровать и простыню на голом теле. Пучок трубок, торчащих из меня – принудительная вентиляция легких, подключичник для капельниц, дренаж в правом боку. Дежурную сестру – матушку одноклассницы моего сына. А вот соседей не помню. Кроме одного.

В соседнем отсеке вытаскивали из клинической смерти двенадцатилетнего мальчишку – нашли отключившимся на автовокзале. Пареньку не повезло. Их компания сперла приличные деньги, накупила море паленой водки; старшие оклемались самостоятельно, а он не смог и остался умирать в уголке зала ожидания, где обычно тусовались бомжи. Мальчишку заметили вовремя, успели довезти до реанимации, всадили пару капельниц и раз за разом устраивали промывание желудка, и теперь он визжал и извивался, привязанный к койке в соседнем боксе. Может быть, он тоже плыл в летней речке и не желал с ней расставаться, а может быть, он был в каком-то другом мире, где его ждали и любили, и ему не хотелось возвращаться обратно, туда, в начало холодного уральского февраля, в негостеприимную вселенную, в маленький грязный умирающий городок, где гораздо проще добывать деньги воровством, поскольку работать негде, где в свободное время принято пить паленину – технический спирт, разбодяженный сырой водой и выкинутый в жестяной холод киоска под псевдонимом «водка», где двенадцатилетние мальчики от рождения имеют право умирать на заплеванном полу нетопленного зала ожидания местного автовокзала… Он плакал и кричал, что больше так не будет – и мне хотелось тоже плакать, потому что я, как и он, как и бригада реанимации, понимал: будет, будет, и нет для него других вариантов в этом мире, куда нас никто не звал и где мы никому не нужны – даже себе.

Я не знаю, где этот мальчик сейчас. Сейчас ему должно быть двадцать девять.

Может быть, ему действительно двадцать девять.

А может быть и нет – не все мы дожили до сегодняшнего дня.

Он тоже умер, мой кот. Мой старый-старый Тимоша. Он умер один в пустой квартире, и я до сих пор не могу простить себе этого. Я старался не оставлять его одного, но в тот раз мы не просто поехали к родителям на день-другой, меня со скандалом заставили остаться на три недели. Соседка, кормившая Тимошку, рассказывала потом, что кот затосковал и через неделю отказался есть. Он не дожил до моего приезда пять дней.

Прости меня, Тимоша, там, где ты сейчас есть. Ты не бросал меня до самой моей первой смерти; говорят, что когда я умирал в больнице от прободной язвы, и кровища хлестнула из меня в заботливо подставленный сестричкой тазик, ты, вечно спокойный и невозмутимый, вдруг заорал и начал бросаться на стены. И когда спустя пару-тройку недель меня еле живого – этакий сорокапятикилограммовый мешок с костями – привезли из больницы, ты улегся рядом и спускался с дивана только для того чтобы наскоро перекусить и сходить на тазик. И потом всегда встречал меня из командировок; поезд приходил в четвертом часу ночи, мой дом спал, и только кот сидел на окошке; а когда я входил в подъезд, мягко спрыгивал с подоконника и тяжело топал к двери…

А я тебя предал…

Ты нянчился с моим старшим, когда в садике отключали воду, свет или затевали ремонт; ты терпеливо сносил все его приставания (хотя, честно говоря, он не так уж часто тебя донимал), гонял его от газа и розеток и укладывался рядом, согревая и усыпляя урчанием; а когда заходила вражина-соседка, любительница потискать мальчонку, шипел, выпускал когти и бросался на нее при первых же признаках покушения на своего подопечного. Думаю, ты воспринимал его как младшего кота, котенка, которого надо оберегать от разных собак и не позволять ему встревать во всякую нездоровую хрень…

Я думал, что ты станешь ревновать, когда родится дочка. Я недооценил тебя. В первую же ночь ты забрался в кроватку, обнюхал принесенный из роддома сверток и улегся рядом, решив, что прежний котенок уже достаточно взрослый, чтобы позаботиться о себе, и теперь пришел черед новой котейки…

И потом, когда дочка чуть-чуть подросла и перекочевала в мою кровать, и засыпала, привалившись к теплой отцовской спине, ты укладывался с другой стороны, чтобы греть ей спинку. А еще позже, когда она только-только начинала ходить, ты позволял таскать себя и служил ей большой подушкой, когда она спотыкалась и падала. Как сейчас вижу: топает мой котенок, держа тебя перед собой, подхватив под передние лапы, а ты отводишь хвост в сторонку, чтобы он не путался под ногами, и поджимаешь задние лапы, чтобы они не волочились по полу; и на морде твоей донельзя довольное выражение: наша котейка обязательно принесет тебя на кухню, и Старший Кот, брякнув дверцей холодильника, вытащит кусок лосятины и покрошит его помельче, потому что у тебя от старости выпало уже два клыка…

Сейчас твоя котейка уже большая. За свои восемнадцать она успела уже выходить не одну кошку, казалось бы, совсем безнадежную. И нынешнего нашего кота мы с ней выкармливали в несколько рук, когда его раздолбайка-мать, огромная пушистая сибирячка, бывшая уличная кошка, так и не избавившаяся от прежних своих привычек, столь же красивая, сколько вороватая, решила вдруг, что не царское это дело – кормить котенка. Ты научил ее терпению, любви и состраданию – тому, чему я сам вряд ли смог бы научить. И теперь она с лихвой отдала долг кошачьему племени.

В отличие от меня.

Потому что я знаю: стоило мне тогда стукнуть кулаком по столу, развернуться и уйти на автобус – и ты еще оставался бы жить…

Почему мы не кошки?

Почему мы не чувствуем, что где-то там, далеко, становится очень плохо тем, кто нам люб и дорог?

Может, потому, что мы не умеем любить – не рабски, как любят собаки, а так, как это делают кошки?

Как ты, мой мохнатый брат Тимоша?..



Esunny
Дата: Вторник, 01 Декабря 2009, 08:19 | Сообщение # 9

Друг сайта
Сообщений: 328
Предметы: 1
Репутация: 12
Статус: Offline



Конкурс № 5 соавторская поэзия "Ох уж эти мужчины, ох уж эти женщины!"

Голосование:
Соавторство № 1 10,52%
Соавторство № 2 15,80%
Соавторство № 3 5,26%
Соавторство № 4 68,42%

Победитель - Соавторство № 4 (OMи4 и Lita)



Esunny
Дата: Вторник, 01 Декабря 2009, 08:21 | Сообщение # 10

Друг сайта
Сообщений: 328
Предметы: 1
Репутация: 12
Статус: Offline



к конкурсу соавторской поэзии "Ох уж эти мужчины, ох уж эти женщины!"
авторы: OMи4 и Lita

Он:
Морозно за окном - в душе июль,
От строк твоих на сердце так тепло,
И среди белых, и промозглых бурь,
Мне, кажется, немного повезло...

Я прочитал всего десяток строк,
Но сразу стало даже горячо,
Зима ушла, пусть даже за порог,
А ты сказала просто о своём.

Но мне уже не так и тяжело,
Ушла томящая и режущая боль,
Но как же мне с тобою повезло,
Что в царство льда ты пронесла огонь.

Чтоб он согрел в душе холодный ком,
Развеял мысли темные, как мрак,
Спасибо, пусть ты даже далеко,
Но мне тепло, улыбка на устах.

Черкни всего коротких пару строк,
Чтобы развеять плен тех белых стен,
А если больше будет их чуток,
То я свободу обрету совсем.

Туда, где вьюги кружится спираль,
Где холод, где блестит на солнце лёд,
Зима накинула на землю снега шаль,
Но греешь ты - и холод не берёт...

Она:
Мне кажется, нет проще ничего,
Согреться и согреть... слова простые -
Они для всех. Чтобы вот так, как ныне -
Кого-то не оставить одного,

Чтоб слово к слову, словно к сердцу сердце,
Пока еще все так заведено -
Что человеку многое дано
Чтобы согреть и самому согреться.

Он:
Огонь порою не растопит лёд,
И не согреет грелка на матрасе,
И обещание, мол "всё пройдёт"…
Согреет слово, тёплое как счастье,

Оно одно добавит радости в душе,
Разгонит кровь, как в юности и в страсти,
И вот уже разгорячен совсем,
И позади сомненья и ненастья.

Что впереди? Немая пустота...
Но так и хочется заполнить все пробелы,
Как будто цель - моя шальная голова,
Слова же - словно огненные стрелы...

Она:
Я отступаю… Все слова просты,
Но для меня нашел ты их так много...
Добро и свет не только ведь от Бога -
Они и в нас, хрустальные мосты

Меж душами. И пониманье цели
К которой ты идешь - пусть сил придаст!
И расстояния ничто для нас,
Пока мы не одни в своей метели.

Он:
Пусть хлещет снег безжалостно лицо,
И под полу пальто заскочит ветер...
От слов всего лишь просто хорошо,
От слов сияет солнце, мир весь светел.

Ты даришь мне пьянящих горстку слов,
В ответ тебе сложу я их букетом,
И, преклонив колено, я готов,
Вручить его тебе своим ответом.

Спасибо за шикарный водопад
Из дерзких фраз, что так терзают душу!
Я с ними кривотолки все сменил на лад,
И сил нашел создать, а не разрушить...

Она:
А что еще я подарить могу?
Одни слова, от них не много толка...
А впрочем, ведь костер зажечь недолго -
Пускай протопит теплый круг в снегу.

И может там цветок еще пробьется...
Ни ты, ни я не сможем угадать
Каким он будет. Просто нужно ждать -
И слов других, и теплоты, и солнца.

Он:
Быть может просто развести костер,
Когда с тобой уверенность шагает,
Она раскроет духа крепости шатер,
И угли в костерке подогревает.

Цветок, каким он может быть в снегах?
Конечно, синим, голубым уж точно,
Он не боится не зимы, не ночи,
Ведь он растет в душе и на словах.

Слова, что даришь ты так щедро мне,
Ласкают, согревают, успокоят...
И в тишине, вдали и при луне,
Незримый волк голодный тихо воет.

Мой серый брат меня не устрашит,
Он только мне уверенность подарит,
Что от твоей души костер горит,
Слова - в золу, а чувства - в жара пламя...

Она:
Пусть серый брат придет к тому огню...
Ему тепла ведь тоже не хватает.
Немногое я знаю - сердце знает,
Что никого от света не гоню

Не потому что я добра. Нет, право,
Не зла и не добра. Какая есть!
С тобой писать стихи - не просто честь,
А радость для меня, моя награда.

И если я совру - пусть никогда
Не сядет Муза на мое окошко...
...мои слова все детские немножко...
Но если греют - это не беда,

Что детские. Кусочек света детства
Он тоже греет, полон света он...
И серый брат пришел, смотри... и он
Не будет выть теперь, сумев согреться.



Esunny
Дата: Пятница, 01 Января 2010, 14:46 | Сообщение # 11

Друг сайта
Сообщений: 328
Предметы: 1
Репутация: 12
Статус: Offline



Конкурс № 6 рассказ в жанре фэнтези

Голосование:
автор № 1 33.32%
автор № 2 6.67%
автор № 3 20.00%
автор № 4 6.67%
автор № 5 6.67%
автор № 6 6.67%
автор № 7 20.00%

Победитель - автор № 1 (Turgay)



Esunny
Дата: Пятница, 01 Января 2010, 14:49 | Сообщение # 12

Друг сайта
Сообщений: 328
Предметы: 1
Репутация: 12
Статус: Offline



к конкурсу рассказов в жанре фэнтези
автор: Turgay

УРОДИНКА
(Ностальгия)

Как я любил слушать полую воду! Особенно в безлунную ночь. Бывало, выйдешь поздним вечером из хаты, сядешь на порог сеней, глянешь на мигающее крупными звёздами небо и долго-долго вслушиваешься в мерный, без всяких всплесков, шум бегущей по лугу воды. Иногда мысленно рисуешь её широченный поток, завораживающий до головокружения. Он действительно был широченный – до сотни, а, может, и больше, шагов.
Справа по течению поток захватывал огороды кочетовцев, а слева, под крутым берегом, спокойно обтекал длинную полосу высокого кустистого лозняка вперемешку с редким ивняком. Наши умельцы плели из лозы разной формы грубоватые, а нередко и весьма казистые, с цветными и белыми полосками, корзинки и лукошки. А мы, детвора, выбирая нетолстые лозинки, вырезали из них свистульки.
Даже не видя потока воочию, представляешь себя на берегу и мысленно всматриваешься в него до тех пор, пока не ощутишь, что тебя начинает тянуть в обратную сторону. Тряхнув головой и отогнав от себя этот чудный морок, встаёшь, с хрустом потягиваешься и идёшь почивать.
Вот отшумела полая вода, и мы, сельская детвора, натянув на ноги галоши, чуни или резиновые сапожки, набросив на себя кое-какую одежонку, в общем, у кого что находилось в те светлые, но совсем не богатые всякими пожитками послевоенные годы, валом валили на широкий луг, который был когда-то руслом полноводной реки Потудани. Там нам попадались желтовато-коричневатые «чёртовы пальцы» – остатки живущих в невесть какие времена белемнитов, страшно похожие на винтовочные патроны, – они сразу же исчезали в наших карманах.
Но с большим упоением подбирали мы самых разных цветов мелки, обкатанные водой. Девчонки несусветно визжали, делились друг с другом находками, а мы, будто умудрённые, снисходительно на них поглядывали и потихоньку ковырялись в уже подсохшей грязи. Потом мы этими мелками разрисовывали стены хат, всё равно обхлёстанных и обшарпанных буранными снегами и весенними дождями. Взрослые только головами покачивали, но не ругались, ждали тёпленьких дней, чтобы обновить побелку, чаще всего – к пасхальным дням, если праздник Воскресения Христова выпадал не слишком ранним.
На полях уже радостно зеленела озимь, на береговых склонах луга из-под прикатанной снегом прошлогодней травы кое-где пробивались ростки новой, а на сельских выгонах проклёвывался вездесущий спорыш. Мы, разновозрастная детвора, не могли дождаться, когда же запарует земля, чтобы сбросить обувку, которая за осень и зиму всем опостылела, и гонять босиком чуть ли не до первых заморозков.
Наступил канун Благовещения. Бабушка приготовила дежу с опарой и поставила её около теплой русской печки. Ага! Завтра она напечёт жаворонков, а в одном из них кому-то попадётся счастливая копеечка, тайком от нас спрятанная в тесте. Умотанные за день, мы с сестрёнкой сладко дрыхли, досматривая самые интересные предутренние сны.
- Гри-иш, Ва-аль, просыпайтесь. Светает уже. Сегодня солнышко играть будет… Ну, кто меня просил разбудить вас до свету? Быстро продирайте глаза и – умываться!
Вообще-то бабушка у нас была золотая, низенькая расторопная полнушка с головой, щедро обсыпанной серебром седины, умными глазами, но почему-то всегда скорбно поджатыми губами под горбатеньким носом. Она редко когда отчитывала меня или сестрёнку, а чаще, нахмурясь, грустно качала головой и огорчённо поглядывала на обоих, и тогда мы, пристыженные, утихали на какое-то время. А вот мамка, когда была с нами, могла за шкоду и верёвкой отходить, чтобы впредь неповадно было. Ну и что? Почешешь отпоротое место, похнычешь для порядка и – опять за своё же. Но мамка теперь была далеко, она после рождения прижитой от отчима Шурочки уехала к нему на Донбасс и время от времени присылала нам письма и посылки с городскими гостинцами.
Сегодня же бабушка сдернула с нас одеяла, шлепнула по тёплым бёдрам и прикрикнула:
- Вставайте, шлёндры! Вечером никого не уложишь, а утром – не подымешь. Всё Царство небесное проспите! Солнышко сейчас выглянет!
Нас с полатей как ветром сдуло. Быстренько умылись, натянули я – рубашку и короткие штаны, а Валя – платье, и бегом к ещё голому серебристому тополю, что с незапамятных для меня времён рос за хатой у глухой стены. Сестрёнка, подбежав к стволу, остановилась.
Она росла угловатой девчонкой с выпирающими ключицами под воротом сатинового платьица, прямыми волосами, заплетёнными в торчащие по сторонам косички с красными ситцевыми ленточками и уже еле заметным шрамиком на щеке под левым глазом, который я ей случайно оставил прошлой осенью, разбрасывая острыми вилами навоз на огороде. Глаза её с широкими зрачками немножко выдавались вперёд. А позже мы узнали, что она была близорукой, отчего средненько училась в школе. Совсем не разбирала, что учителя писали на доске, а сказать об этом не решалась.
И вообще девочки в нашем селе были до крайности стеснительными. Помню, однажды, когда стал вести уроки пришедший недавно Николай Николаевич, Надя Прудникова, которая сидела со старшей сестрой Мусей за одной партой у окна, напустила лужу, потому что побоялась поднять руку и попроситься на улицу. Учитель её ругать не стал, но пожурил, наказав всем при нужде говорить ему всё, а не терпеть до последнего.
Я помог сестрёнке взобраться на нижнюю ветку, потом и сам подтянулся и уселся рядом с ней.
- Не, - сказал я, - давай повыше, лучше видать будет.
Умостились на более тонких ветвях и уставились на восход. Краюшка солнца уже хорошо поднялась над землёй и действительно заиграла! Мы заворожено смотрели на алую краюху, по которой, как волночки в полую воду, вздымались и опадали жёлтые, оранжевые, с прозеленью, голубые и ярко-фиолетовые ленточки, от которых невозможно глаз оторвать. Солнце играло и дарило нам минуты такой радости, что комок застревал в горле. И даже не сразу услышали, что нас зовёт бабушка:
- Валь, Гриш, хватит уже глаза портить, слезайте. Я жаворонков напекла…
И, правда, на солнце уже больно стало смотреть. Я спрыгнул с нижней ветки на землю и помог младшей. Мы влетели в кухню и – на лавки за стол.
Вместе с бабушкой мы чинно, а не так, как после голодных лет хватали и глотали, чуть ли не жуя, позавтракали жареной картошкой со сваренными вкрутую яйцами, а потом принялись за свежих жаворонков с молоком. Съели по одному – копеечка никому не попалась, по второму – тоже. Я уже потянулся за третьим, но почувствовал, что не осилю. «Ладно. Ще нэ вэчир…» - как любила повторять моя бабушка. Ещё попадётся…
Солнышко уже порядком поднялось, и мы вышли на улицу посмотреть, как парует земля. Над чёрным огородом, вскопанным мною осенью, туман прямо клубился, поднимаясь чуть ли не до колен, а над дорогой – пониже, но всё равно завораживал. А нам было главное – сбросить обувку и пробежаться босиком. Но бабушка пока не разрешала:
- Хай отпарует, тогда…
Вдруг её как толкнуло что. Она резко повернулась и уставилась в конец улицы, за народный дом – так у нас сельский клуб назывался. Там чуть ли не по колена в туманном мареве плыла тонкая девичья фигурка. Вот она миновала нардом, прошла склад запчастей для эмтээсовских тракторов и направилась к бабке Матрёне, крючконосой, с выдающимся вперёд острым подбородком. Та сидела, опираясь двумя руками на клюку, а выпрямиться ей небольшой горб мешал, на завалинке своей хаты. Девочка подошла, поклонилась и протянула к ней ладошку. Но бабка Матрёна вскочила, как ошпаренная, замахнулась на неё клюкой из скрюченной коряжины и закричала:
- Кыш, кыш отсель, уродина! Развелось вас, побирушек, как клопов у хате. Вон пошла, самой жрать нечего! – и ещё раз махнула клюкой.
Девочка развернулась и, заметив, что мы стоим у порога, пошла к нам. Так же, как и Матрёне, поклонилась и, сложив ладошку лодочкой, медленно и робко протянула её к бабушке.
Мы с сестрёнкой ошеломлённо смотрели на чудо-девочку и гадали, человек ли она? Лицо её было похоже на тыкву-переводку, что состоит как бы из двух частей: со стороны цветка вырастает толстовато-круглым шаром, а у черенка – продолговатым цилиндриком. Вот и представьте себе такую тыковку с аккуратными ушками, высоким лбом, вздёрнутым, что у грудного ребенка носиком, со щеками, которые запали так глубоко, как у ветхой беззубой старухи, и небольшим ротиком с припухшими губами. Верхнюю губу слегка выпирали и поблёскивали под нею краешками два широких резца. Распущенные волосы казались седыми, нет – серебряными, и опускались ниже пояса. Чудные волосы! Но не это поразило нас больше всего, а глаза. Они у неё с крапинками зрачков были большие, почти круглые, и такие зелёные, как свежий берёзовый лист.
На ней висело, по-другому и не скажешь, прямое, с рукавами, и длинное, до щиколоток, чистенькое платье, сшитое из хорошо отбелённого домотканого полотна. Через плечо переброшена тощая, но аккуратная и тоже чистая холщёвая сумка с широкой лямкой. Там, где должна бы выпирать грудь, угадывались маленькие кочечки, еле-еле оттопыривающие ткань, у моей сестрёнки они и то уже больше были. А ручки и ножки такие тоненькие, будто лозинки с нашего луга.
Бабушка тоже поклонилась ей и пригласила в хату. Та кивнула и медленно поднялась по кирпичному крылечку в сени, а мы с сестрёнкой в очередной раз поразились тому, что она не оставила следов на ещё влажноватой земле, и босые ступни у неё белели, как только что вымытые.
Поставив ей борща с куриным крылышком и отрезав ломоть хлеба, бабушка налила в кружку молока и положила рядом с ней два жаворонка. Уродинка (быстро же запало это имечко!) медленно съела борщ, обсосала крылышко, положив косточки в глиняную миску, и принялась за молоко с жаворонком. А мы с сестрёнкой, стоя у печки, смотрели на неё со спины. Вдруг у девочки на зубах что-то скрежетнуло, она быстро поднесла левую руку ко рту и вытащила копеечку. Вот кому она досталась! Девочка очистила её от крошек и аккуратно спрятала в холщёвую сумку. Допила молоко и в ту же сумку отправила второго жаворонка.
Уродинка поднялась, поклонилась бабушке и пошла в горницу. Бросила взгляд в Красный угол, где висели иконы Богородицы «Знамение», по правую сторону от неё – Николы Угодника, а по левую – первозванных апостолов Петра и Павла. Лик Девы Марии и Спасителя обрамлял серебристый чеканный оклад, забранный стеклом. Другие иконы были попроще, но тоже в глубоких рамках и остеклённые. Поверху бабушка украсила их длинным, расшитым вручную, рушником с затейливой бахромой, а перед ними теплилась лампадка. Девочка встала перед образами на колени и о чём-то долго молилась, изредка осеняя себя крестом и отбивая поклоны. Потом она встала, еще раз низко преклонила голову перед образами, поклонилась бабушке и молча вышла из хаты.
- Она что, немая? - спросила Валя бабушку.
- Наверное, - ответила она, пожав плечами.
- Ба, а чего она такая тощая? – подал голос и я.
- Эх, детки… На подаяния Христа ради не раздобреешь, – горько сказала бабушка.
Уродинка пошла не по дороге, чтоб заглянуть ещё в какую-нибудь хату, а по оставленной с осени тропке через наш огород, заборами в нашем селе люди не отгораживались, направилась к кузнице, потом дальше, к скотному двору и вдруг пропала, словно спряталась. Бабушка поглядела-поглядела ей вслед, приложив руку ко рту, будто собираясь взять его в горсточку, и вздохнула:
- Чует моё сердце – непростая это девочка, ох, непростая… А то, что помолилась у нас – хорошо, дюже хорошо. Ну, ладно, давайте в школу собираться, пора уже…

На Красную горку, через неделю после Пасхи, все, кто мог ходить, потянулись на кладбище, чтобы помянуть усопшую родню. Мужики, не чокаясь, выпивали, закусывая салом и домашней колбасой с куличами, а бабы и дети расселись по разные стороны могильных холмиков, перекатывая друг другу сваренные вкрутую и окрашенные, чаще всего луковой шелухой, яички, а потом обмениваясь ими с соседями. А мы, детвора, стали выяснять друг у друга, чье пасхальное яичко крепче. Зажимали его в ладонях, чтобы только острый носик выглядывал, а кто-то бил по нему тоже остряком. У кого скорлупа пробивалась, тот отдавал яйцо тому, чьё оказывалось более крепким. Вот такой меной мы занимались – чужое-то вкуснее казалось. Кое-кто пытался хитрить, заливая яйцо воском, а кто-то – вообще надуть, подсовывая деревянное, выточенное и отшлифованное просеянным через ткань битым красным кирпичом, а затем окрашенное. Это мы переняли у наших механизаторов, которые, не имея другого абразива, добавляли в кирпичную пыль машинное масло и притирали этой смесью клапана тракторных двигателей во время ремонта. Но таким хитрецам, несмотря на праздник, доставалось не только от нас, от родителей тоже.
Когда и как на кладбище появилась Уродинка, никто не заметил. Она пошла между могилками, а бабы угощали её кто порядочным ломтиком кулича, кто – парой пасхальных яичек, а кто и кусочком свинины или куриным бёдрышком.
Был тут и странный парень Тимоха. Он, радостно улыбаясь, подошёл к девочке и предложил ей стукнуться яичками. Она тоже улыбнулась и подставила, держа в открытую, недавно поданное ей разноцветное яйцо. Тимоха несколько раз примерился, ударил и от огорчения скривился. Шмыгнув носом, подал разбитое Уродинке. Она его тут же облупила и, с прищуром глядя на Тимоху, съела. А то, крепкое разноцветное, протянула парню. Но он не взял, развернулся и побежал в село, помогая себе правой рукой, как пропеллером, а левой – поддерживая штаны.
Той весной в нашем селе, вернее, на наших огородах и полях творилось что-то непонятное. Хорошее, радостное, но всё равно непонятное. В апреле и мае дожди выпадали, как по заказу, будто ворожил кто. Сады укутались в такую белую кипень, какой и самые старые деды не помнили. Колхозные поля полыхали зелёным пожаром: и озимые, и яровые, и травы бурно шли в рост. На огородах тоже всё цвело и благоухало, даже поливать не надо было. А всякие хрущи, медведки с белянками, капустницами, клещи и вездесущая тля, что каждый год теснилась на ягодных кустах, куда-то подевались. И сорняк только кое-где попадался. Бабы перешёптывались, то и дело осеняя себя крестом, а кого благодарить, кому в ножки упасть – не знали. Только моя бабушка, которую все почему-то считали ведуньей, обращаясь к ней по разным поводам, иногда улыбалась, покачивая головой, будто догадывалась о чём-то, но никому ничего не говорила.
Когда сады покрылись завязью, бабушка взяла топор, сходила к кузнице. Дядя Никифор наточил его. Подала мне и говорит:
- Сбегай в лес, поищи меж сухостоя рогулек, ветки у яблонь подпереть надо будет. Вишь, завязь какая рясная.
- А у груши?
- А что груша? Она у нас отродясь не плодила, и в этом году ничего не будет.
- Ба, а почему?
- Нету других груш рядом, вот на нашей и не завязалось ничего.
- Но пчёлы-то летали. Я сам видел, как они над нею гудели.
- Гудели. И что? От яблочной и вишнёвой пыльцы груше не родить.
Яблонькам мы помогли – ни одна ветка не обломилась, а урожай был такой, что мы яблоками не только объелись, но и на зиму, как вишни, насушили – будет из чего взвар с сахарной свёклой варить. А к сушёным яблочкам и вишенкам бабушка ещё тёрна забросит, что мы с Валей осенью из урочища натаскаем.

Уродинка проявлялась, а иначе и не скажешь, в нашем селе довольно часто. Однажды, в начале июня, я ехал к водопою верхом на невысокой буланой Монголке, её нашему колхозу оставили кавалеристы, когда гнали немцев зимой сорок третьего. Они выбраковали молодую кобылку из-за того, что одно копыто у неё было почему-то выше остальных. Хитрая была лошадёнка. Чаще всего она ходила ровно, но иногда, как сейчас, прихрамывала. Уже зная эту её слабость, всё равно ехал спокойно, даже не натягивал уздечку, а шенкеля, которые тихо позвякивали, и вовсе оставил под нижней челюстью.
Увидев Уродинку, которая появилась, как всегда, из ниоткуда, совсем отвлёкся. А Монголка, миновав уступ у дороги, оставленный скрепером, когда её ровняли, подогнула сразу обе ноги. И я, естественно, через голову хитрюги полетел в дорожную пыль. И тут в первый раз услышал, как смеётся Уродинка, – мне, хоть и сердитому, почудился такой нежный перезвон колокольчиков, что я замер. Опомнился, вскочил, отряхнулся кое-как и попытался снова усесться на Монголку. Да не тут-то было. Та всё время вертелась, задирая морду и уводя в сторону круп, не давала мне возможности даже за гриву уцепиться. Уродинка подошла, погладила кобылку по морде и легонько прижала её ноздри, показав мне взглядом, чтобы я садился. И, правда, я легко вскочил на хребет, поправил через голову уздечку и, сказав Уродинке «спасибо», поехал к колодцу. С тех пор упрямица стала слушаться меня, как никогда прежде. Даже конюх дядя Саша удивлялся:
- И чем это ты Монголку так привадил, а?..
Домой я пришёл почти вместе с Уродинкой. Я – от конюшни, а она поднималась к нам по крутому берегу луга. Бабушка как раз кормила кур. Девочка подошла, посмотрела, как хохлатки под мудрым руководством молодого петуха, задрав головы, загребают в пыль брошенный им корм, и потянула бабушку за рукав, показывая ей на поле за Кочетовкой. А там женщины, прикрыв, я это знал, мокрыми платками носы и рты, гладили длинными верёвками колосья ржи. Уродинка будто спрашивала: «А что они там делают?»
- А, - сказала бабушка, - озимь опыляют. Она цветёт, а ветра, чтобы завязь пошла, уже какой день нету…
Уродинка понятливо кивнула и пошла в хату. Через окно мы увидели, что она снова стоит перед образами. Она ли вызвала это чудо, или просто пришлось так, но сперва подул тихий, а потом всё более сильный ветерок сначала с запада, а после – и с других частей света. И гулял ветер по нашим полям, пока не помог опылиться не только озимым, но и яровым хлебам.
В этот раз бабушка выделила Уродинке не только творога, но и половинку сваренной курицы и несколько яиц. Сесть за стол, хотя бабушка ей предлагала, она отказалась. Провожая её за порог, бабушка низко, как никогда прежде, поклонилась девочке, а мне строго-настрого наказала держать язык за зубами.
- Уши оборву! - пригрозила она.

Перед самой Троицей я взял свою косу-семёрку (взрослым – маленькая, а мне – как раз), объемистое лукошко и сходил на луг, выбрал местечко, где трава меньше всего заросла щавелем и дудником, накосил её и принёс домой, чтобы припорошить полы в горнице, на кухне и в сенях. Валя сходила в лес и наломала всяких веточек, чтобы украсить иконы, окна и двери. А бабушка тем временем развела в ведре с водой свежих коровьих лепёшек, смазала этим раствором земляной пол в хате и посыпала его красным песком, что я загодя наносил из небольшой рукотворной пещерки у Богомоловского леса.
В саму Троицу и стар и млад потянулись в Дубровку, соседний лесок с давно облюбованной пригожей полянкой и криничкой с холодной, аж зубы ломило, чистейшей водой. Шли из нашей Богомоловки, Кочетовки, Грачёвки и Леоновки – так в нашем селе гнездовья хат назывались, одно по фамилии канувшего в Лету барина, другое по кличке всем памятного буянистого мужика, а третье по какой-то примете. Из снеди несли, кто что мог: курятину, сало, жареные бараньи косточки с оставленным на них мясом, караваи хлеба, тут и наша бабушка постаралась – она замечательный хлеб пекла, все добром поминали, картошку, сваренную в мундирах, солёные огурцы и помидоры, что с зимы остались, квашеную капусту с антоновкой (ох и вкусная!). А одна молодайка принесла даже пару не уплетённых в студёную пору солёных арбузов, выращенных на собственном огороде (удалось попробовать – пальчики оближешь!). Ну и, конечно, в непрозрачных для посторонних глаз сумках, а то и просто в тряпице (чтоб участковый не углядел) прятались заткнутые газетными пробками бутылки и бутыли у кого сахарной, кто не пожалел, а у кого – свекольной мутноватой самогонки. По пути двое мужиков забежали в сельмаг и набрали на закуску селёдки и ржавой солёной хамсы, а детворе и молодым девкам – конфет-подушечек и пряников с печеньем. Пришла и Уродинка, но не со стороны лога, а из самого леска, тихонько присела рядом с нами и потянулась за картошкой.
- Да ты мяса возьми, вон, курятинки, – подсказала ей бабушка. – Праздник-то нынче, и сквалыг нету. Бери, не соромься.
Весь день до самого вечера пили самогон и квас, ели, гомонили, песни орали про Катюшу, синий платочек, тонкую рябину и, конечно же, – про камыш, который шумел. Всё шло, как всегда. Но вот Валет и Енька, вообще-то они Валерка и Женька, рождённые в один год матерью и дочерью от приблудного мужика, который исчез из деревни так же, как появился, что-то не поделили. Сначала они толкали друг друга в плечи, а потом пошли грудь на грудь. Но до кулачного боя не дошло, потому что из кринички вдруг забил фонтан, быстро поднимаясь всё выше и выше, а потом раздвоился, как змеиный язык, изогнулся и обрушил на Валета и Еньку чуть ли не по ведру студёной воды. Они ошалело отпрянули один от другого и недоуменно уставились на сельчан, кто это, мол, пошутил так?.. А мужики и бабы, да и мы, пацанва, за животы схватились. Дядя и племянник сняли рубахи, отжали их, вытерев головы и лица, и смирненько вернулись на свои места.
- Ба, - шепнул я, - ба!
Она приложила палец к губам, молчи, мол.
А мне так хотелось сказать ей, что я заметил, как Уродинка сделала что-то непонятное правой рукой, как знак подала…

Июнь – пора сенокосная. Почти все школьники нашей неполной средней, от десяти лет и старше, на каникулах помогали колхозу заготавливать корма на зиму. Не задаром. Я, например, тем летом заработал, правда, не только на сенокосе, четыре чувала отборной пшеницы. Бабушка аж прослезилась, когда мешки с зерном сгрузили во дворе. Поцеловала меня в макушку:
- Кормилец ты наш…
Мы уже свезли всю луговую траву в силосные ямы, а мужики обкосили лесные окраины. В один день, ближе к полудню, на небо стали наползать тучи, которые клубились, как дым от костра из сырого хвороста. Учётчик озабоченно посматривал вверх, отправляя нас одного за другим распрягать волов и загонять их в хлев, а самим расходиться по домам, мол, сильная гроза будет.
А я не послушался, захотелось Кольку Сафонова обойти, мы с ним наравне сегодня были, и опять погнал своих резвых к Богомоловскому лесу. Над Вороёвкой уже громыхало вовсю, но я только подхлёстывал животин лозиной, чтоб бежали быстрее. Они споро поднялись на взгорок, я остановил их у кое-как накиданной копны свежей травы и, схватив вилы, начал бросать её в арбу. Только наполнил арбу до бортов, как из охвостья тучи посыпались крупные капли дождя. Делать нечего… Отвёл, не распрягая, волов к густым зарослям черёмухи, а сам уселся на пенёк под давно знакомой дикой яблоней, густая листва которой пока не пропускала воду.
А дождь усиливался, вода уже не капала, а ливом лилась.
«Вот… - подумал я, - обогнал Кольку…»
Вдруг блеснуло и трескануло так оглушающе, что я свалился с пенька. Жутко заболела голова. Но, обхватив её руками, так и остался лежать под яблоней. Потом мне почудилось, что рядом кто-то есть. Открыв глаза, или мне только поманилось, что открыл их, увидел Уродинку, словно выплывающую из тумана. Тело её будто колыхалось из стороны в сторону, а лицо виделось ясно. Она молча и пристально смотрела на меня своими зелёными, с переливающимися искорками, очами. Протянув ко мне ручки ладонями вниз, она стала шевелить пальцами, будто нитки на домашнем ткацком станке перебирала. От её пальцев ко мне волнами полилось тепло, нежно ласкающее голову, шею, плечи… Тут меня утянуло в забытьё, а очнулся я, когда дождь кончился, и в небе опять ярко светило солнце.
Еле поднялся, опираясь на пенёк, с которого меня сбросило грохотом. Голова кружилась, слегка подташнивало, как при сотрясении, со мной уже случалось такое однажды, когда я ненароком с тополя упал. И то, что я увидел впереди, заставило меня открыть рот и замереть. «А если б в яблоню?» – мелькнула мысль. Шагах в ста от меня дымилась осина. До грозы она была высокой, а сейчас большая часть её верхушки валялась на земле, а ствол молния расчахнула так, будто великан дрова колоть собрался.
Пошатываясь, я, вымокший и облепленный массой от гнилых прошлогодних яблок, добрёл до арбы и в сердцах чёрта помянул. Как одному из моих резвых удалось стать в ярме рогами к арбе, ума не приложу. Заноза-то на месте! Постояв под жарким солнцем и немного уняв дрожь, вытащил за кольцо стальной прут, освободил вола и попытался развернуть его так, чтобы снова запрячь, как надо. А он упёрся, как… ну, как вол! Стоит, расставив ноги, и не двигается. Пришлось хорошенько огреть его хворостиной. Он сдвинулся, да так, что наступил мне на левую ногу. Я взвыл, трахнул его кулаком по загривку, но слёзы таки выступили. Кое-как мне всё же удалось водворить упрямца на место, поднять ярмо с дышлом и вставить занозу. Но о том, чтобы догрузить арбу до нормы, уже не думал. «Обогнал Кольку!» - ещё раз обругал я себя.
Медленно подъехав по хорошей грязи к силосной яме, я заглянул в неё. Витьки, что водил старого мерина, утаптывающего траву, там, конечно, не было. А конь мирно лежал, откинув голову, и, наверное, спал. Сбросив траву на край ямы, погнал волов к хлеву, распряг и пустил их в стойло. А сам, хромая, поплёлся домой, благо, хата недалеко.
Бабушка достала из погреба кусок говядины, отрезала ломтик и, приложив к оттоптанному месту на ступне, плотно затянула чистой тряпицей. Накормила меня и отправила спать.
На другой день я на работу не пошёл, отлёживался на полатях. Голова слегка кружилась, нога саднила так, что я покряхтывал, ворочаясь с боку на бок. На кухне гомонила бабушка. Мне было интересно, кто к нам в гости заглянул, но вставать не хотелось.
А через какое-то время в горницу заглянула Уродинка, перекрестилась с поклоном на иконы, а потом посмотрела на меня своими зелёными глазищами, улыбнулась и, осенив меня крестом, вышла. А я как провалился, уснув без задних ног.
…И привиделось мне, что мы опять в Дубровке, как на Троицу, а Уродинка обходит всех, нет, не обходит, а как бы парит над зелёным покровом полянки, и каждый с поклоном подаёт ей то из еды, что попадает под руку. Я вижу девочку сбоку, но её зелёные, странно поблёскивающие и широко распахнутые глаза, глядят прямо на меня. И кто-то будто нашёптывает мне:
Просящему ни в чём отказа нет,
И в каждом сердце вера – гость желанный.
Она пришла, чтобы остаться с нами
Девчонкою немой, лучом зари,
Что так же просто с Богом говорит,
Как холодит вода, как греет пламя...
(Стихи Ирины Зауэр)



Esunny
Дата: Пятница, 01 Января 2010, 14:51 | Сообщение # 13

Друг сайта
Сообщений: 328
Предметы: 1
Репутация: 12
Статус: Offline




Я тоже хочу подать ей хоть что-нибудь, но всё от меня почему-то далеко, не дотянуться, и что-то мешает мне – руки не слушаются, висят, как космы ивы в тишь. Но силюсь всё-таки хоть хлеба кусочек взять, а у меня не получается, и я злюсь на себя, злюсь до того, что начинаю стонать…
…- Гриша, внучек, проснись, - тормошит меня бабушка. – Нога сильно болит?
- А? – прокинулся я.
- Нога болит, спрашиваю?
- Ой, ба, сон какой-то непонятный…
- Ладно, это только сон. Уже закат скоро, вставай, хоть поешь что-нибудь.
Я допрыгал на одной ноге до стола в кухне, опустился на лавку и спросил:
- А что, ты Уродинку обедом кормила?
- Аль на тебе креста нет? Не называй её так! Веснуха она, Божий человек… Нет, не стала она обедать, взяла только краюху хлеба, немного творогу и два яйца свежих. Да соли щепотку я ей отсыпала. А потом она на тебя глянуть вздумала. Что делала?
- Осенила меня крестом и вышла.
Бабушка тоже мелко-мелко троекратно перекрестилась:
- Дай Бог ей здоровья…
После ужина я и не заметил, как, вставая, опёрся на оттоптанную дурным волом ногу, но боли не почувствовал.
- Ба, нога не болит!..
- Ну и ладушки, завтра опять по наряду пойдешь.
- А можно, я на улицу…
- Иди уж, иди. Присмотри за Валей, она тоже там, с подружками.
В тот вечер в нардоме крутили кино. Что-то про балет, или просто эпизод там был такой. Киномеханик приезжал редко, и такие вечера были для нас праздником.
Рубля на билет у меня, конечно, не нашлось, но я выбрал местечко среди ребят и девушек, чтобы смотреть кино через окно с улицы. И видно, и слышно было, как в самом зале, только переплёт немного мешал.
Ксюха, уже взрослая, но некрасивая, лупоглазая и коротконогая толстушка с Кочетовки, бесшабашная певунья и плясунья – частушки с матерком такие выдавала, что у всех уши вяли, – вдруг загомонила:
- Ой, бабоньки! Гля, как он её крутить, за бока держить… на руках носить… над головой поднял… Обнима-а-ются! И как они… Я б не вытерпела! - выпалила она, наконец, переступая с ноги на ногу, будто саман месила.
Сзади кто-то хихикнул. Я оглянулся – Уродинка! Тоже с нами кино смотрит.
Не знаю, как или чем объяснить, но осенью Ксюха вышла замуж за тракториста из соседней деревни, он у нас от МТС работал, зябь поднимал. Уж не Уродинка ли руку приложила?..

Тимоха был парень хоть куда. Сильный, косая сажень в плечах, лицо круглое, всегда слегка чему-то удивлённое, выбеленные солнцем и непослушные волосы как-то непонятно курчавилсь, глаза большие, серые, нос с еле заметной горбинкой, а губы алые, как у девушки, и всегда с налётом улыбки. Из его правой ноздри постоянно выглядывало что-то зелёное, будто туда гусеница залезла, но вся не поместилась. В селе о нём говорили, что он малость блаженный, того и в армию не взяли. Но работать он любил, никогда не отлынивал от любого наряда, что ему загадывали бригадир или сам председатель колхоза. Человеком он был, в общем-то, совершенно безвредным, но в полнолуние на него иногда находило что-то такое, отчего он вдруг мог взбрыкнуть и пробежаться по селу, подпрыгивая и вращая правой рукой. Мог и с малышнёй в прятки поиграть, а то и в догонялки, нарочно поддаваясь, чтобы тем необидно было. Взрослые парни над ним посмеивались, иногда подшучивали, но никогда не задирали, мол, что с блаженного взять. А Тимоха просто жил, и жизнь ему мáнилась сказкой, где человек может всё. Даже летать.
Отец его погиб на фронте, и жил он с матерью в такой убогой, вросшей в землю, хатёнке с единственным подслеповатым окошком, что её можно было принять за соломенный курень. Собственно, соломой, политой по коньку густым раствором белой глины, у нас были покрыты почти все хаты, кроме зданий нардома, сельсовета и амбулатории, которые горделиво кичились, как парубок новым картузом, блестящими на солнце жестяными кровлями, окрашенными суриком.
Однажды, Уродинка уже года два у нас почему-то не появлялась, Тимоха зашёл в правление. Оно ютилось у нас дома, а колхозную хату мадьяры в оккупацию сожгли.
О чём Тимоха потихоньку гомонил со счетоводом, я не прислушивался, но к концу разговора кряжистый Никита Степанович, капитан, командир роты, дошедший до Берлина и привёзший из Германии вызывающую у всех зависть богато украшенную двустволку Зауэр, повысил голос:
- Ты, вот что, Тимоха, заскочи ко мне денька через три, я постараюсь переговорить с председателем, и вопрос твой решим.
- А Пал Семёныч не заругается?
Никита Степанович поднялся, потянулся и прошёлся по горнице, едва заметно припадая на левую ногу – фронтовая рана иногда беспокоила:
- Ну, что ты, Тимоха, кому ж помогать, как не тебе. Такого безотказного работника, как ты, ещё поискать надо. Ну, заходи!
А через день после этой беседы Никита Степанович позвал меня и спросил:
- Гриш, у тебя дел много?
- А что?
- Да Витька, дружок твой, забегался где-то, а мне Тимоха нужен.
- Ладно, сбегаю, кликну, если дома.
- Позови…
Наутро, еле-еле забрезжило, нас, наверное, с десяток ребят, хоть сенокос закончился, а до уборочной страды ещё времени много было, опять позвали на наряд.
- Вот, что, ребятки, запрягайте-ка своих волов. Поедете в райцентр на склад. Тимохе лесу на сруб выписали, привезёте и сгрузите там, где он покажет.
- Иваныч, мы что, и грузить будем? – спросил Тихон, самый старший из нас.
- Нет, Тиша, там свои грузчики есть.
И погнал наш воловий караван в районный центр, а это тридцать километров с гаком. Поехал с нами и Тимоха, чтобы подпись свою поставить, где надо.
Хату ему срубили быстро. Толокой, то есть всем миром, которую и перенимать ни у кого не надо было, потому как в приграничных областях что у нас в России, что в Украине, народы так переплелись, так сроднились, что говорили на понятном всем суржике – смеси русского и украинского. Да такими же суржиками по крови были, собственно, и сами люди. Так вот, на толоку пришли все, кто мог чем-то помочь – бревна ошкуривать, венцы сруба класть, стропила ставить, русскую печь сложить, сруб дранкой обить или намесить глины с мелкой соломенной резкой для обмазки стен и потолка. Побелить новую хату и покрасить окна, а двери у нас почему-то не красили, тётке Паране, матери Тимохе, тоже помогли. И новоселье они справили в самые зажинки – начало уборки ранних зерновых.

Хлеб в последние годы удавался на славу, колхоз успешно выполнял и даже перевыполнял план хлебозаготовок, выручая менее удачливые хозяйства района. Многие на общих собраниях щеголяли в пиджаках и платьях, украшенных разными орденами и медалями, а председатель колхоза Павел Семёнович Ткаченко, бригадир трактористов Петр Васильевич Чернышёв и молодая звеньевая свекловичниц Вера Приходько гордо носили вместе с другими, менее значимыми наградами, ордена Ленина. Сверкающей медалью «За трудовую доблесть» хвастался и Тимоха.
В школе только-только начались занятия. Я пришёл после уроков домой и увидел, что к скобе у крыльца привязан Буран, вороной жеребец председателя, с надетой на морду кормушкой. Он, который никого, кроме председателя и конюха к себе не допускал, покосился на меня своим лиловым глазом, глухо через сумку фыркнул и продолжил хрумтеть овсом.
- Гриш, поди сюда, - позвал меня счетовод Никита Степанович. – Ты сильно есть хочешь?
- Не-а…
- Сбегай за Тимохой. Если дома, приведи его, он Павлу Семёновичу нужен.
Павел Семёнович, грузноватый, с немалым животиком и ранней густой сединой, сидел тут же, за столом, где я обычно делал домашние задания, и, временами отдуваясь и хмыкая, читал, повернув газету к семилинейной керосиновой лампе, центральные «Известия».
- Сгоняй, сгоняй, да живенько! – посмотрел на меня поверх очков председатель.
Я кинул сумку с учебниками и тетрадками на табуретку, поставил чернильницу в кисете с завязкой на стол и побежал, благо – недалеко, он построился почти рядом с нами, через давно пустующий огород.
- Тимоха! - прокричал я, не заходя в хату.
Тот выглянул в открытое окно:
- Чего?
- Пошли скорей, тебя председатель кличет…
В воскресенье утром конюх дядя Саша подогнал к Тимохиной хате председательскую линейку на рессорах и с крыльями над колесами, запряжённую быстроногой гнедой кобылой.
- Видать, что-то срочное Семёныч Тимохе поручил. Раньше он никому свою линейку не доверял, – тихо проговорила бабушка.
А уже после обеда Тимоха остановил лошадь у нашего крыльца. Но приехал не один. На линейке, сложив ладошки на коленях, сидела Уродинка.
Но это была уже совсем не та Уродинка, да и не Уродинка вовсе. Прежними остались только серебряные волосы, зелёные глаза, аккуратный вздёрнутый носик, и платье, которое стало немного короче. Подросла Веснуха, поправилась – добрых людей везде хватает, щёчки округлились, порозовели и на них проявились ямочки-завлекалки, руки и ноги пополнели и явственно обозначились соблазнительные груди. А что? Если ты сельский и тебе скоро тринадцать, то на такие перемены внимания не обращаешь? Бросьте!
- Тим! – кинулась к нему бабушка. – Ты где Веснуху нашёл?
- Здравствуй, Митревна! А на базаре. Гляжу – она. Говорю ей, поехали, мол, со мной. Она улыбнулась, головой кивнула и – шасть на линейку. Вот и привёз.
- А жить где будет?
- Да у нас и будет. Хата-то нынче большая!
- Веснуха, есть хочешь?
Та в ответ покачала головой – нет, мол. А Тимоха:
- Я ей молока и булку на базаре покупал. Сытая она.
И тихонько прошептал бабушке на ушко, но я услышал:
- Замуж её зову…
Бабушка удивлённо всплеснула руками:
- Ну, Тимоха! Ну, ты и хват… А и правда! Дай Бог вам счастья и детишек крепеньких, да побольше…

Бабье лето уже собиралось прощаться с нами, но погода была замечательной – сухой и солнечной. Тётка Прасковья обежала, наверное, всё село, зазывая к себе на торжество. Сын Тимоха женится! Да кого в жёны берет!
Свадьба была широкой и шумной. На просторном Тимохином дворе, не стеснённом забором, сколотили на треногах столы, поставили широкие лавки. И ближние и дальние, радуясь такому важному и, к сожалению, нечастому в селе событию (война, будь она проклята!), нанесли готовых продуктов, домашней свиной колбасы, сала и зелени. А Тимоха вынес из погреба и поставил на столы деревянные кадочки с ядрёным квасом, его тётка Прасковья сбродила на ржаных сухарях, приправив мятой, чабрецом и другими пахучими, а заодно и лекарственными, травами.
Собрались почти все односельчане, пришла и бабка Матрёна. Места было достаточно, но она примостилась на лавке с самого краешку, ближе к дороге, прижав свою клюку левым локтем.
Из хаты вышли жених и невеста. Тимоха вырядился в белую косоворотку и тёмные брюки, сшитые накануне доморощенным портным, а Веснуха появилась в том же, всем известном платье. Только волосы она заплела в косы и обернула ими голову, будто корону надела. Какая-то молоденькая девчушка, кажется, Лерка с Поздняковки, сплела ей венок из поздних лесных и полевых цветов, попыталась, выставив от напряжения язычок, приладить его на серебристую корону, но тот не держался. Тогда она положила венок Веснухе на колени и отбежала к своим подружкам. Моей сестрёнки среди них не было, приболела малость и, наверное, плакала потихоньку. Такое интересное зрелище пропустить!..
Посажёнными отцами у Веснухи был сам колхозный председатель Павел Семёнович, а у Тимохи – кузнец дядя Никифор, посажённой матерью невеста сама выбрала мою бабушку, против чего никто не возразил, а у жениха ею стала дородная тётка Настя, живущая аж на Вороёвке.
Молодые сидели у торца центрального стола, чтоб отовсюду их видно было, и все стали ждать, когда же появится Зинька Рысина, секретарь сельсовета. Имя Зинька прилипло к ней с детства, так она отвечала всем, кто спрашивал, как её зовут. Она заранее предупредила, что поедет за бланками свидетельства и других бумажек в райцентр, так как их в её столе не оказалось. Да и свадеб давно не было.
Но Зинька что-то задерживалась. Тогда Павел Семёнович, как подобает посажённому отцу и голове колхоза, взял вожжи в руки.
- Наливайте! - скомандовал он.
Он поднял стакан и начал речь:
- Веснуха, мы тебя редко видели, мало, да почти ничего о тебе не знаем, но ты нам всем приглянулась. И мы рады, что ты выбрала в мужья такого красавца, работягу и хорошего человека.
Тимоха! А ты, добрый молодец, не обижай жену, холь её и береги.
Прасковья, низкий поклон тебе, что одна подняла такого крепкого мужика. Спасибо!
Ну, молодые, счастья вам и радости! Живите, и, как говорится, плодитесь и размножайтесь!
Он выпил, крякнул, вытер тыльной стороной ладони губы и гаркнул так, что все аж вздрогнули:
- Горько!
И посыпалось «горько» со всех сторон, а молодые как-то неуклюже поднялись и еле-еле коснулись друг друга губами.
- Эх, Тимоха, что ж тебя ни одна девка целоваться-то не научила, - съязвил единственный на всё село гармонист Вася. – Гляди, чтоб молодая жена от тебя не сбежала!
И, растянув мехи трехрядки, грянул плясовую.
Бесшабашная Ксюха, узнав о свадьбе, прибежала из соседней деревни, оставив ребёнка свекрови. Она выскочила из-за стола, развела руки, протянула долгое и высокое «И-и-их!» и пустилась в пляс. За нею потянулись другие девчата и парни. Хорошо, двор накануне тщательно подмели и пролили водой, а то пыли было бы!
Не выдержал и Никита Степанович. Вышел в круг и, притопывая правой ногой, левую берёг, выдал неожиданно чистым и приятным голосом:
Девок много, девок много,
Девок некуда девать.
Хомяков плетёть кошёлки,
Повезём их продавать…
И-е-э-х!
(Частушка Никиты Ткачёва)
Ксюха ещё не закончила отбивать дробь и орать матерную частушку, от которой уши невесты чуть ли не пламенем взялись, как подскочила на двуколке Зинька, осадив кобылу у самых столов. Солнце уже явственно клонилось к закату.
- А вот и я! Что-о! Без меня начали, да я…
- А ты доставай свои бумажки и – за дело! – перебил её Павел Семёнович. – Начальница, понимаешь…
Зинька стушевалась, быстро поставила на свободное от мисок место чернильницу и разложила бумаги.
- Та-ак! Жених Лопатченко Тимофей Кондратьевич. Невеста… Эй, невеста, тебя звать-то как?
Веснуха зарделась, одновременно вздёрнула плечико и развела руки.
- Да немая она, ты что, не знаешь? – крикнул кто-то.
- Погодьте, а как же я документ оформлю? Не напишу ж в свидетельстве, что жена немая…
Веснуха подошла к Зиньке, жестом попросила ручку, бумагу и вывела печатными буквами: «Веснухина Алиса Гордеевна».
- Ну вот! – радостно воскликнула Зинька. – Теперь мы знаем, что невеста у нас Алиса Гордеевна, а по фамилии Веснухина. Не-ет, теперь она Лопатченко будет…
Моя бабушка малозаметно трижды осенила себя крестом.
Зинька закончила оформлять нужные бумаги, заставила вместе с женихом и невестой расписаться и свидетелей, внесла сведения в большую и толстую конторскую книгу, длинно хукнула на гербовую печать и хлопнула ею по брачному свидетельству. Протянув его Тимохе, сказала:
- Поздравляю! Теперь вы законные муж и жена!
Схватив кем-то уже ополовиненный стакан с самогонкой, чуть ли не залпом выпила его, шумно выдохнула и протяжно воскликнула:
- Горько же!
Теперь Алиса и Тимоха поцеловались по-настоящему.
И в этот миг за окоёмом, над Богомоловским лесом, высоко поднялось багряно-алое зарево, в нем что-то сверкнуло, а следом послышался раскатистый и протяжный, но негромкий рокот. Мужики стали недоуменно поглядывать на чистое, с редкими перистыми облаками небо, а бабы – мелко креститься. Гроза? Откуда? Совсем непохоже…
Но гроза всё-таки грянула. Алиса потихоньку отстранилась от Тимохи, её зелёные глаза засияли, над серебристой короной с треском заклубилось множество коротких красно-голубоватых молний, которые тут же превратились в чудный тёмно-зеленый венок из дубовых листьев. На небе со странным и тягучим звуком «Ви-и-у!» косо перечеркнули друг друга две яркие полосы, а платье Алисы стало превращаться в кипенно-белое, пышное, с широкой юбкой кружевное одеяние, над венком появилась сияющая и, не понять, как она держалась, полупрозрачная фата со шлейфом до пят. Передние резцы, что раньше выдавались под верхней губой, сами собой убрались, а у Тимохи пропала зелёная гусеница, как будто её и не было. На его косоворотку улёгся тёмный, в полоску, пиджак, а на лацкане засверкала заслуженная медаль. Кто-то смотрел на это преображение во все глаза, а кто-то согнулся и зажал уши руками. Слишком уж звук от полос на небе был похож на полёт мины или снаряда, который и мне, тогда совсем ребёнку, навсегда врезался в память.
Вдруг послышался тоненький, но звонкий голосок серебряного колокольчика, и на столе перед молодыми возникло белое блюдечко со сцепленными золотыми колечками. Все встрепенулись. Алиса взяла их, поднесла к губам и – то ли дунула, то ли поцеловала – разняла их. Маленькое она протянула Тимохе, а большее оставила в левой руке. Мы, замерев, следили за сотворённым на наших глазах чудом.
Когда Тимоха уже почти надел кольцо на безымянный палец Алисы, бабка Матрёна вскочила с лавки, заполошно взвыла дурным голосом, схватила клюку и, дробно семеня, побежала к своей хате. Но, не пробежав и половины пути, она стала прихрамывать, как подбитая птица, взмахнула руками, невероятно высоко подпрыгнула и… превратилась в ворону. Клюка, покачиваясь маятником, чёрным пером опустилась в дорожную пыль. А ворона, пролетев к Матрёниной хате, села на тополь и время от времени глухо, тоскливо покаркивала.
А свадьба продолжалась, гремя песнями и плясками. Вася уже несколько раз проиграл всё, что знал: и барыню, и матаню, и «семёновну», и польку, и кадриль, и краковяк, а Ксюха морила всех своими частушками, среди которых самой пристойной нашлась «У попа была коза… он на ней дрова возил…».

Когда мы, уже в глубоких сумерках, возвращались домой, бабушка, обняв меня за плечи, горько проговорила:
- Ох, грехи наши тяжкие… Вот как бывает, внучек. В одну хату счастье пришло, а другая – осиротела.



Esunny
Дата: Пятница, 08 Января 2010, 01:18 | Сообщение # 14

Друг сайта
Сообщений: 328
Предметы: 1
Репутация: 12
Статус: Offline



Конкурс № 7 свободный поэтический конкурс
Голосование:
автор № 1 11,76%
автор № 2 11,76%
автор № 3 11,76%
автор № 4 0%
автор № 5 29,42%
автор № 6 11,76%
автор № 7 23,54%

Победитель - автор № 5 (Lita)



Esunny
Дата: Пятница, 08 Января 2010, 01:20 | Сообщение # 15

Друг сайта
Сообщений: 328
Предметы: 1
Репутация: 12
Статус: Offline



к свободному поэтическому конкурсу
автор: Lita

ПИСЬМО ТЕНИ

Почти что полночь... Белая звезда
Подмигивает мне хрустальным оком.
Пишу письмо. Как я? Да как всегда.
Обычно; странно; грустно; одиноко.
Написано не мной, что все пройдет,
Да не проходит вот. Какая жалость...
Все ничего. Зимой не тает лед,
Но до весны недолго ждать осталось.
...Что мне весна? Еще один сезон,
А ты их различаешь ли? Не знаю.
Твой ярче мир, твой шире горизонт,
И для чего бы я тебе – такая:
Ребенок не желающий взрослеть,
Чья жизнь смешала «не было» и «было»,
Кто называет тихим словом «смерть»
Уход того, что удержать не в силах?
Но все не так. Со словом как с врагом
Борюсь сейчас, но побеждает слово.
Ты мне знаком, пока еще - знаком,
Но незнакомцем стать вдруг можешь снова.
А я лишь тень, и этот выбор мой
Защитой мне не раз еще послужит.
...Поэтому так просто – все самой.
Потому в душе зима и вьюжит...
И жду тебя - у двери, у окна,
В пути, в бреду, во сне, зимой и в мае...
Все потому что так я – не одна
Что, тень для всех, я для тебя – живая.
Достаточно. Быть щедрой на слова
Не кстати той, что выбрала молчанье.
Мне думается, вновь я не права,
Но в чем и как – зачем мне это знанье?
Я просто здесь. Все тот же детский взгляд,
И вера в чудо, и письмо смешное,
И тени слов, себя сказавших мною,
Мое бессилье в силу превратят



Esunny
Дата: Суббота, 05 Ноября 2011, 17:08 | Сообщение # 16

Друг сайта
Сообщений: 328
Предметы: 1
Репутация: 12
Статус: Offline



Ну вот, конкурс закончился, причём, впервые с 2008 года голосование проходило в два тура. Не скажу, что я поражена, но результат получился совсем не тот, который я ожидала )))) Итак, вот такой он, рассказ победителя:

автор Суль

-- Ну что, молодой человек… начнем, пожалуй? Рассказывайте.
-- Будете искать патологии, доктор?
-- Что вы, что вы! Это штатная процедура, капитан.
-- Ладно, я все понимаю. У каждого своя работа. С чего бы начать?
«Пациент» потеребил кончик длинной белоснежной косы.

Зеленые глаза зорко вглядывались в обманчиво-мирный пейзаж. Я покосился на напарника, вроде салага еще, а разведчик толковый, положиться можно. Мы залегли на практически единственной возвышенности. Позиция для наблюдения была безусловно выгодна, однако и опасна своей предсказуемостью.
В темноте что-то блеснуло, я вжал голову в камни, видя краешком глаза, как то же самое сделал и Хорек. Грохнуло. Земля перемешалась с небом, казалось, что это продолжалось вечность, однако, я знал, что – лишь мгновение. Лицо вдруг ожгло болью, по спине застучало, одно или два ребра хрустнули, ломаясь, горячая красная волна смыла сознание в тяжелую бездну.

Когда я пришел в себя, все тело нестерпимо болело, будто меня пропустили через мясорубку, зрение было каким-то странным: неполным и расплывчатым. Я попытался стереть с лица какую-то мерзкую, вязкую массу, и лишь тогда заметил, что руки связаны за спиной.
Дерьмо.
Хоть мне и было тяжело соображать, а от боли мутило и хотелось снова уснуть, я не позволил себе этой роскоши.
Еще раз – дерьмо!
Память представлялась чем-то зыбким, вроде тумана, однако, немного помучавшись, я вспомнил взрыв.
Вот вам и прелести очевидных преимуществ.

В поле зрения появились люди. По их форме я понял, что это искомые повстанцы. Нда, не на такую встречу я рассчитывал, когда нанимался на эту войну.

То, что было в следующие несколько толи часов, толи дней, вспоминать мне, ну никак, не хочется. Слишком много в моей жизни уже было ножей, огня, ударов в печень и прочих радостей. Вас никогда не били в печень? А со сломанными ребрами? Неприятно, мягко говоря.
Не знаю, что им было нужно на самом деле, ну не положение же правительственных войск, в самом деле! Этого только ленивый еще не знал. Подозреваю, что все это было исключительно из любви к искусству. Однако, от этого легче мне не становилось. Не стало и тогда, когда меня вывели во двор, перед очи, я так понимаю, местного вождя.
-- На колени!
Я стою. Еще бы! На колено, да и то – на одно, я опускался только перед женой, когда предложение делал.
-- На колени!
Нда… все-таки встал, чему немало поспособствовал пинок в сухожилия. Уррроды!
Этот, с позволения сказать, командир наставил на меня пистолет, кажется ТТ. Да что же со зрением?! По-моему – это конец.
Прости, дорогая, я знаю, ты будешь плакать, моя хорошая, но ты сильная. Просто помни меня. Я взглянул на кольцо. Я не хотел, но не принес тебе ничего, кроме горя. Прощай.

-- Нееет!
Я вскочила на кровати, горло саднило от крика, в моих глазах стояли слезы, а во взгляде подруги, у которой я ночевала – страх и удивление.
-- Нет. Нет. Нет. – Я раскачивалась, сидя на полу, забившись в угол, в который метнулась, спасаясь от кошмара.
-- Что с тобой?
-- Он… он… он не вернется… - хриплый шепот, прорывавшийся сквозь всхлипывания, не мог принадлежать мне – этого не может… не может быть. Он не может умереть. Только не это, нет.
Я, как безумная, прижимала к груди руку с кольцом. Горячим, будто оно только вернулось оттуда, где погиб человек, ради которого я была готова на все, которого я ждала, который уже никогда не вернется.

Я не могла спать. Закрывая глаза, я видела его. Либо день, когда он уходил: белые волосы, стянутые в тугую косу, смеющиеся серебристые, почти бесцветные глаза, темно-зеленая форма; либо жуткую картину: залитого кровью, с искаженным болью лицом, спутанными багрово-красными волосами.

Я пошевелился. В груди и боках взорвались огненные шары. Несмотря на несколько неприятные ощущения, у меня хватило сил обрадоваться. Я жив. И даже, кажется, на свободе.
Я пополз. Это был максимум. Я был обязан вернуться. Мир вокруг плыл, однако мне удалось понять, где запад… кажется. Следующие несколько дней слились воедино. Я напоминал бы себе таракана, если бы, конечно, мог думать о чем-то кроме движения вперед. Я полз, пока хватало сил, падал, проваливаясь в сон, подозрительно похожий на обморок, просыпался, снова полз. Пил из попадающихся по дороге луж и ручьев. Я даже умылся, в результате чего все же понял, что с моим зрением. Оно привыкало к новому состоянию – одному глазу. Однако, меня не волновали такие мелочи. У меня была цель. Я даже не задавался вопросом: а как же я выжил? Все потом.

Меня уговорили подождать. Он сильный, убеждали они. Капитан пропал, но если кто и вернется, то – он. Я ждала. Я знала, что буду ждать всегда: год, два, десять…
Неделя. Он задерживается уже на неделю. Для меня прошла вечность.
Звонок в дверь. В моей груди что-то перевернулось. Я бросилась в коридор.

-- Капитан! Стойте! Вам еще нельзя вставать! Куда Вы? Вернитесь!
Я бежал за ним. Все были, мягко говоря, удивлены, когда он вернулся. Полуживой от усталости, израненный. Но, уже на второй день, он ушел из больницы. Я не решался остановить его, лишь бежал следом. О нет! Зачем ему в этот дом? Не звоните в дверь! Что подумают хозяева, видя на пороге одноглазого, длинноволосого блондина в окровавленных (уже) бинтах!
Дверь открыла девушка. Капитан шагнул вперед, обнял ее и пошатнулся. Сейчас будет визгу…
-- О Боже! – почти шепот – вернулся…
Дверь хлопнула перед самым моим носом.

-- Вот и все, доктор. Больше мне рассказать, в общем-то, нечего. Было тяжело, но, как видите, я в своем уме.
-- Да, да, конечно. Скажите лишь одно: как Вам удалось выжить? Ну, после выстрела.
-- Моя жена, доктор. Как ни парадоксально звучит, жизнь мне спасла именно она. Когда-то давно она подарила мне медальон. Каким-то чудом пуля попала в него. Ну еще мне повезло, что никто не проверил, жив ли я.


  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск:


Друзья сайта
Рейтинг Ролевых Ресурсов
Получить свой бесплатный сайт в uCoz Books.Ru
Получить свой бесплатный сайт в UcoZ!
Copyright Xenonmark © 2024